(вместо манифеста)

В 1975 году Бенуа Мандельброт ввел термин "фрактал" - от латинского слова fractus, что в переводе означает "сломанный, расколотый на части, нерегулярный".

01. Предполагая, что фрактал — это геометрическая фигура, определенная часть которой повторяется снова и снова, подчиняясь принципу самоподобия, следует установить другую процедуру фиксации живописного фрактала. Строго говоря, в этой связи считаю нужным нарушить сам принцип самоподобия, - это «изменение» касается настоятельности воплощать каждый раз новую конфигурацию фрактальной формы. В этих условиях нужно выявлять объектный статус некой материи, не имеющей именований в пределах живописного языка, - их денотат иллюзорного воздействия, который своими фибрами связан с пониманием веризма, с его наитием запечатлеть подробность мерцающего мира.

02. Говоря о веризме, было бы уместно припомнить его истоки, восходящие к итальянской и французской культуре конца 19 столетия. Веризм, в данном случае,- это всеобщий импринтинговый тонус натурализма, сопровождающий нас в нейтральную ясность ничейного видения, витающего в посюсторонности явного, которое реанимируется тем, что оно может быть увиденным в атмосфере душевного тепла как фактор боли. Несомненность этого события в том, что оно как бы не существовало и вместе с тем существует в меридиане скрупулезной открытости.

03. В личном творческом усилии перед художником стоит задача высвободить фракталы от «экологии» дурной бесконечности с помощью локальной амплитуды веризма и тем самым открыть путь к созданию чистой видимости самого изображения.

04. За бортом оставляем драматургию социального напряжения, которое конвоирует современный взгляд на искусство в секвенции постоянного фальстарта самой реальности. По сути, фрактальный веризм - это внутреннее противостояние художника диктатуре профанных амбиций в художественной среде, существующей без надежды на мораторий в перепроизводстве современного искусства, которое словно искушает виниловую темноту заевших пластинок, синтезируя радиус треков от сарказма до гендерного самоутверждения и так далее. К тому же кураторский надзор как дамоклов меч навис повсюду, провоцируя массовый конформизм художественной продукции на присвоение действительности. Кураторы и арт-критики реализуют свои идеи благодаря художнику - их рефлексия сосредотачивается в иерархии художественных смыслов, они конструируют дискурс произведения тем, что интерпретируют понимание смыслов в зависимости от заданной темы. Но творческой персоне в этих ситуативных и поведенческих ограничениях приходится выбирать предпочтение быть более безумным, чем сама реальность: вероятно, только тогда создастся идеальное обстоятельство для фрактального веризма, позволяющее принять подлинность одного протяженного кадра в промельках целой жизни.

05. Итак, вернемся к идее изобразительного фрактала, к его модуляции нарушать принцип самоподобия. Все происходит в спонтанности случая, сетью живописного письма художник рецензирует натуралистичность внешнего, постулируя идиоматический пафос «И в Аркадии я». Тут каждый фрактал в каждом шаге создания новых конфигураций становится некой стопой и поступью веризма. Мы знаем, что Георг Кантор в 19 столетии в своих опытах с помощью простой процедуры превратил обычную линию в группу несвязанных точек, которые названы "Пылью Кантора". Так и здесь, в поэтике фрактального веризма, видимый объект можно рассеять до угрозы абстрактной пустоты и - обратно до ускользающей идиллии аутентичного места. В общем, фрактал нуждается в веризме, а веризм во фракталах.
06. Преследуя спектр фрактального кадра в фокусе веризма, чьи плоть и суть совпадают с длительностью нашей общей судьбы, художник пытается выразить неподвижное изображение в картине флюидами самого времени, в котором его биографическая дерзость покусилась на оптику фотографической достоверности, - высветить мельчайшие извивы видимого мира в обесточенной хронологии коммуникативного измерения, когда бесконечно малая точка в картине нагружена живописной вселенной на грани совпадения с природой изобразительных величин. Фокус в том, что при создании живописного полотна художник улавливает сущностные моменты устройства самого мира, - его строительный материал через фрактальную форму веризма.

07. Пробуждать память сердцевиной фотографического снимка – этот путь чреват неизбежными и крайне плодотворными ошибками. Черно-белая фотография или подготовительный рисунок определяют свою линию наглядности переносом изображения в двухмерную плоскость холста, сегментом композиционного решения для последующей адаптации основ цветового соответствия, - быть фабулой в одержимости переадресовать безымянный почерк изображения в зримость одного и того же узнавания.

08. Сам фотографический снимок уже является кадром фрактальной паузы, погруженной в языковой хронометраж немоты, в медитативную оторопь без кинематографического самоподобия, без эффекта проявленного действия: указывать на движение и скорость. В свое время Филиппо Томмазо Маринетти в своем манифесте провозгласил о вездесущей скорости, о техническом прогрессе, о войне, о насилии, о революции и борьбе, что привело художественное изображение к обслуживанию социальной парадигмы внешнего. Произведения искусств обрели плакатную унификацию идей футуризма. Все свелось к деформации изображения в сторону концептуальной схоластики и эстетике дизайна, к опознавательному жесту быстрого прочтения. И как следствие этого - искусство на нынешнем этапе авангардного доминирования превратилось в логику контекстного понимания, в некий нарратив бесконечного говорения о проблематике мира в кураторских стратегиях и не только. На мой взгляд, современное искусство перешло в затяжную фазу своего самопоглощения, в археологическую участь в плодоношении всевозможного обилия артефактов современности, словно маневрирующий мираж в постмодернистском мейнстриме. Но это не имеет никакого отношения к созданию изображения, к его вызреванию как памяти пространственной неопределенности.

09. В пределах одного живописного кадра труд художника подчиняется условиям стенографического безумия - отождествить мир в идее необходимости зафиксировать знак самой невозможности искусства влиять на что-либо и в настоятельности поэтического волюнтаризма перекодировать себя в истоках прежней вибрации, - запечатлеть лобовую зримость объекта почерком повсеместной недосказонности. В вакууме фрактальной паузы важно достичь империи веризма на уровне перфекционизма в исполнении живописного полотна, где внутренний рубеж картины продиктован атмосферой послеполуденной жары и цветом успокоенной пыли. Где пространство воздуха множит реверс мгновения - зиять здешней интуицией, свершать точность самого случая в формообразовании равноправных вещей в просторах неисчислимого натурализма.

10. По сути, работа над произведением — это место изгнания самого художника, его пребывания в сизифовом усилии не создавать какого-либо образа (как это делали иконоборцы) – тут царит только подробная топография живописи, свидетельствующая о новом поражении самого художника в желании приблизить горизонт видимости изображения вне образа. Углубляя воображаемое место микро-точечным сердцебиением фрактального письма, цвет, словно светоносная пыльца на кончике колонковой кисти, свершает паломничество к истокам безответного деяния, к порогу забвения, к идиллии метафизической тоски, - отнюдь не в Мекку уединения, а в достоверность, которая воспринимается "как радикальная иллюзия" вневременного натурализма в обличии живописи.

11. Протестующее сознание должно быть успокоено нейтральным взглядом на реальность. Оно не должно стараться превратить произведение в орудие борьбы против кого-либо или чего-либо. Художник, невзирая ни на что, в творческом акте должен находиться на стороне собственной неприкаянности, в периферии заброшенности, в неупомянутом забвении, подальше от наносного вездесущего информационного воздействия, от видеокамер тотального слежения, от научно-технического прогресса, развоплощающего энергию творчества комфортом безволия.

12. Не уклоняться от внутреннего беспокойства, возникающего в некоем ощущении личной травмы и ранимости и в предчувствии того, что каждое новое произведение в процессе длительного создания является «шахматной партией» со смертью - это дает мастеру шанс быть более осмотрительным, исключить суррогатное восприятие будущего и предотвратить симуляцию настоящего во всех ее проявлениях.

13. Скорость и ритм подлежат перекодировке в значении иррационального и безвременного. На этой основе устанавливаем дистанцию безличного восприятия, где нет понятия зла и добра, нет оценки, только путь впечатлений и спокойствие в решимости реализовать фрактальный веризм в своей беспрецедентной бесцельности, - существовать просто, здесь и сейчас, оттеняя драматизм сансары.

14. Не упускать немотивированной возможности быть открытым в постижении нового вибрирующего магнетизма душевного тепла в природе внешнего. Не забалтывать сам объект концептуальным вздором всевозможных значений. Уметь калькировать поток эмоционального напряжения в формообразующее русло картины. Быть начеку в понимании сиюминутной атмосферы, как если бы вы находились внутри фотографического события, сообщение которого отправлено именно вам.

15. Фрактальный веризм в живописи отвергает механистичность компьютерного модулирования, но заостряет отношения художника к приемам цветовой cделанности. Это означает, что надо выявить само представление о cделанности модулем цветовой формы, его фрактальную величину ареалом личной мотивации - творить так, а не иначе. Здесь срабатывает поиск фрагментарного построения каждого куска картины, который оцентрован эманацией эмпирического воображения. Цветовой модус от точки фиксации до хореографии цветовых жил сопровождается упорством предвосхитить изображение приютом документирующего времени, ощутить общую композиционную спаянность - тем, что невозможно после прицельной режиссуры всех предметов прибавить к этому что-либо или убрать. Технический прием в стилистической канве должен избегать навязчивого присутствия декоративной трактовки и ее ажурной опасности, нивелирующей само изображение. Цвет как компонент формы распадается до микроскопического испарения в нужном касании на холсте, именно это действие регистрируется тишиной фрактального стука в промежутке между биением твоего сердца, ¬позволяя точечной мимолетности идентифицировать оптику фотографической живописи со знаком пульсирующего самоподобия. И, пожалуй, вне всякого сомнения, именно дерзость и отчаяние оказываются на поверку медитативными вестниками, что свидетельствуют о той неотвратимой истине, что художник призван осуществить обещанное богам в час икс в своей дожизненной отчизне.

Ташкент, 2016 год.

Текст Вячеслава (Юры) Усеинова под редакцией Шамшада Абдуллаева.